4 февраля, в 3 часа дня (на следующий день после нашего прибытия), меня посетил Сталин, и мы дружески беседовали о войне против Германии. Он был настроен оптимистически. Германии не хватало хлеба и угля; ее транспорт был серьезно разрушен. Я спросил, что сделают русские, если Гитлер переберется на юг, скажем, в Дрезден. «Мы последуем за ним», — ответил Сталин. Затем он сказал, что Одер больше не является препятствием, так как Красной Армии уже удалось захватить на противоположном берегу несколько плацдармов, а немцы используют для его обороны неподготовленное, плохо руководимое и плохо вооруженное народное ополчение. Они надеялись отозвать регулярные войска с Вислы и использовать их для обороны реки, но русские танковые части обошли их. Теперь у них имеется только мобильный или стратегический резерв из 20 или 30 плохо обученных дивизий. У них имеется несколько хороших дивизий в Дании, Норвегии, Италии и на Западе, но в целом их фронт прорван, и они лишь стараются заделать дыры.
Когда я спросил Сталина, что он думает о наступлении Рундштедта против американцев, он назвал это глупым маневром, который причинил Германии вред и был предпринят ради престижа. Военная машина Германии сломана, и такими средствами ее не исправить. Лучшие генералы потеряны; остался только Гудериан, да и тот авантюрист. Если бы германские дивизии, отрезанные в Восточной Пруссии, были своевременно выведены, их можно было бы использовать для обороны Берлина. Но немцы ведут себя глупо. У них все еще имеется 11 танковых дивизий в Будапеште, но они так и не поняли, что не являются больше мировой державой и не могут держать войска там, где им заблагорассудится. В свое время они поймут это, но тогда уже будет слишком поздно.
Затем я показал ему свою уже полностью оборудованную комнату оперативной обстановки на фронте. Охарактеризовав наше положение на Западе, я попросил фельдмаршала Александера разъяснить, что происходит в Италии. Замечания Сталина были интересны. Немцы вряд ли предпримут атаку против нас. Не можем ли мы оставить на фронте несколько английских дивизий, а остальные перебросить в Югославию и Венгрию и направить их на Вену? Здесь они могли бы, присоединившись к Красной Армии, обойти с фланга немцев, которые находились южнее Альп. Он добавил, что нам, возможно, потребуются значительные силы. Ему ничего не стоило сказать это сейчас, но я не бросил ему никакого упрека.
«Красная Армия, — ответил я, — возможно, не даст нам времени закончить операцию».
В 5 часов президент, Сталин и я встретились, чтобы сделать обзор военного положения и, в частности, русского наступления на Восточном фронте. Мы услышали подробный отчет о продвижении русской армии и наметили план предстоящих переговоров между начальниками наших штабов. Я заявил, что один из вопросов, которые нам следует обсудить, заключается в том, сколько времени потребуется противнику, чтобы перебросить восемь дивизий из Италии на русский фронт и какие контрдействия мы должны предпринять. Быть может, нам следует перебросить дивизии из Северной Италии, чтобы укрепить наши наступающие войска в других местах? Другой вопрос состоял в том, должны ли мы стремиться нанести удар в верхней части Адриатического моря через Люблянский перевал и соединиться с русским левым флангом.
Обстановка нашей встречи была самой сердечной. Генерал Маршалл сделал блестящий сжатый отчет об англо-американских операциях на Западе. Сталин заявил, что январское наступление русских было предпринято во исполнение морального долга и совершенно независимо от решений, принятых в Тегеране. Теперь он спрашивает, чем он может помочь в дальнейшем. Я ответил, что как раз сейчас собрались вместе представители трех штабов и они могут рассмотреть весь вопрос о военной координации между союзниками.
Первое пленарное заседание конференции началось днем 5 февраля, в четверть пятого. Мы собрались в Ливадийском дворце и заняли наши места за круглым столом. Вместе с тремя переводчиками нас было 23 человека. Со Сталиным и Молотовым были Вышинский, Майский, русский посол в Лондоне Гусев и русский посол в Вашингтоне Громыко. Переводил Павлов. Американскую делегацию возглавляли президент Рузвельт и Стеттиниус. В нее входили также адмирал Леги, Бирнс, Гарриман, Гопкинс, руководитель европейского отдела в государственном департаменте Мэттьюс и специальный помощник из государственного департамента Болен, который также переводил. Иден сидел рядом со мной. В мою группу входили Александр Кадоган, Эдуард Бриджес, наш посол в Москве Арчибальд Кларк Керр. Переводил для нас, как и всегда со времени моей первой встречи со Сталиным в Москве в 1942 году, майор Бирс.
Переговоры начались с обсуждения вопроса о будущем Германии. Я уже, конечно, обдумал эту проблему и еще месяц назад написал по этому вопросу следующую записку Идену:
Премьер-министр — министру иностранных дел 4 января 1945 года
"1. Обращение с Германией после войны. Нам еще слишком рано решать эти колоссальные вопросы. Когда организованное сопротивление немцев прекратится, первая стадия будет, очевидно, стадией жестокого военного контроля. Она вполне может продлиться много месяцев или, быть может, год-два, если немецкое подпольное движение будет действовать активно.
2. Нам еще предстоит урегулировать практические вопросы раздела Германии, решить вопрос об отношении к промышленности Рура и Саара и т. д. Эти вопросы, возможно, будут затронуты на нашем предстоящем совещании, но я сомневаюсь, будет ли на нем достигнуто какое-либо окончательное решение. Никто не может сказать сейчас, каково будет положение Европы, как сложатся отношения между великими державами и каково будет настроение их народов".
Теперь Сталин спрашивал, как нужно будет расчленить Германию. Будем ли мы иметь одно или несколько правительств или же только какую-то форму администрации? Если Гитлер безоговорочно капитулирует, сохраним ли мы его правительство или откажемся иметь с ним дело? В Тегеране Рузвельт предложил разделить Германию на пять частей, и Сталин с ним согласился. Я, с другой стороны, колебался и хотел, чтобы она была разделена лишь на две части, а именно: Пруссию и Австрию — Баварию, с тем чтобы Рур и Вестфалия находились под международным контролем. Теперь, сказал Сталин, настало время принять окончательное решение:
Я сказал, что мы все договорились о том, что Германия должна быть расчленена, но практическое осуществление ее раздела — слишком сложное дело, чтобы о нем можно было договориться за пять или шесть дней. Это потребовало бы весьма тщательного изучения исторических, этнографических и экономических факторов, а также продолжительного изучения вопроса специальным комитетом, который рассмотрел бы различные предложения и представил бы по ним рекомендации. Нужно сейчас же создать орган для изучения этих вопросов, и прежде чем прийти к какому-то окончательному решению, мы должны иметь его доклад.
Затем я высказал предположения относительно будущего. Ясно, что если Гитлер или Гиммлер предложат безоговорочную капитуляцию, мы должны ответить, что не станем вести переговоры ни с кем из военных преступников. Если они окажутся единственными людьми, которых немцы могут предложить, мы должны продолжать войну. Более вероятно, что Гитлер и его коллеги либо будут убиты, либо исчезнут и безоговорочную капитуляцию предложат другие люди. Если это произойдет, три великие державы должны немедленно проконсультироваться и решить, есть ли смысл иметь с ними дело. Если да, то им нужно будет немедленно предложить разработанные условия капитуляции; если нет — продолжать войну и поставить всю страну под контроль строгой военной администрации.
Рузвельт предложил попросить наших министров иностранных дел разработать за сутки план изучения этого вопроса, а через месяц представить конкретный план расчленения. На этом вопрос был на время остановлен.
Обсуждались также, но не были разрешены другие вопросы. Президент спросил, следует ли предоставить французам зону оккупации в Германии. Мы решили, что это, бесспорно, следует сделать, выделив им часть английской и американской зон, и что министры иностранных дел должны подумать о том, как этот район будет управляться.